Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
22.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеров[Архив]
Блеск и нищета постмодернизмаАвтор программы Александр ГенисОт того, что война с террором подходит к нам все ближе, она не становится ни проще, ни понятнее мирному жителю, который внезапно попал на передовую. В этой странной войне и впрямь трудно разобраться - ведь даже решительные победы в ней не приносят покоя. Самые простые вопросы остаются без ответа. Ну, скажем, увеличилась ли безопасность Америки после разгрома талибов в Афганистане? И да, и нет, - отвечают политики. Эту амбивалентность американцы трактуют как бесспорную угрозу. Судя по опросам общественного мнения, большинство считает, что страна по-прежнему уязвима, что, несмотря на все экстренные меры властей, опасность новых атак не уменьшилась. Все это значит, что традиционные, опробованные столетиями методы борьбы с врагом не обещают полного успеха. Террор - орудие слабых, он ведь и не рассчитывает одолеть в прямой схватки. Он стремится не победить, а запугать нас. В сущности, его оружие - психология. Его цель - посеять страх и неуверенность, разрушить душевный баланс цивилизации, заразить мир неврозом. Поэтому и ответ на этот вызов не может быть однозначно силовым. Пока объединившийся цивилизованный мир готовится защищать себя военными мерами, многие задаются другим вопросом. Наиболее дальновидные считают, что самые умные бомбы не помогут нам добиться окончательной победы над террором. Ключ к ней не только на полях сражения, но и в умах противников. Пожалуй, красноречивее всех об этом сейчас говорит Томас Фридман, влиятельный колумнист "Нью-Йорк Таймс", трижды принесший ей Пулитцеровскую премию. После 11 сентября он объездил весь Ближний Восток, почти все исламские страны. Свои отчеты об увиденном - и услышанном - Фридман публиковал в газете, а потом собрал в книгу, которая недавно вышла в свет. Для американца в ней много неприятных неожиданностей. Портрет Америки, который Фридман привез из своих путешествий, вовсе не похож на тот, что страна видит, глядясь в зеркало. Именно в этих искажениях и кроется постоянная опасность. Террор, - говорит Фридман, как гидра: на место каждого убитого террориста приходят два новых. Прервать эту жуткую геометрическую прогрессию - вот уже не тактическая, а стратегическая задача свободного мира, если он хочет оставаться таковым. Истоки террора Фридман ищет за школьной партой исламских стран. Зерна ненависти к Западу - в их учебниках истории. Слишком часто они, извращая правду, учат видеть в Западе только безжалостного агрессора, борьба с которым представляется неизбежным и правым делом. Сея в юные мозги семена зла, школа готовит новую армию террора. Война с ней должна начаться с самого начала - с урока истории. Понимая это, Америка сегодня спешно мобилизует силы, чтобы всеми возможными способами внедрить в сознание своих потенциальных противников менее параноидальную картину мира. Собственно, это - продолжение той успешной политики, которая принесла Западу победу в Холодной войне. Главным оружием в этом арсенале служит правда о самой взрывоопасной из всех наук - истории. Но готов ли сам Запад к тому, чтобы найти, сформулировать и высказать эту правду - правду о себе? События 11 сентября стали водоразделом, отделившим одну эпоху от другой. Сегодня кажется, что еще совсем недавно, всего лишь чуть больше года назад, мы жили в другую, менее ответственную интеллектуальную эру. Именем ей был постмодернизм. Чтобы окинуть одним взглядом этот сложнейший концептуальный комплекс, понадобился исторический катаклизм, радикально изменивший духовный климат нашего опасного времени. С высоты этих испытаний постмодернистская философия уже не кажется подходящим идейным оружием цивилизации в борьбе с варварством. Она, эта самая философия, им, впрочем, никогда и не была. Дело в том, что в своих самых общих подходах постмодернизм с его глубочайшим скепсисом по отношению к философии истории всегда относился критически к основам современной западной цивилизации. Еще недавно это было не так важно и не так очевидно. Тем более что постмодернизм, как каждый предельно широкий термин, включает в себя множество трактовок, часто противоречащих, а то и исключающих друг друга. Такой постмодернизм без берегов стал настоящей фабрикой теорий, работающей бесперебойно и потому - с перепроизводством. На затоваренном складе интеллектуальных товаров уже не так просто разыскать основы постмодернизма, его первоначальный импульс, основополагающий миф, исходную посылку, определившую вектор всей последующей эволюции. Однако сегодня нам жизненно важно вспомнить об этой отправной точке. Большинство историков постмодернизма, а у этого течения уже есть своя богатая история, сходятся в том, что новое мироощущение родилось еще на исходе Второй мировой войны, когда появилась насущная необходимость объяснить глобальную катастрофу, постигшую западную цивилизацию. Взявшись за эту задачу, философы Франкфуртской школы предприняли ревизию всей новой истории Европы. Они исходили из вполне понятной предпосылки: раз прогресс привел человечество к Освенциму, он вел нас не туда, куда обещал. Главным в их позиции была критика Просвещения. Этой проблеме посвящена знаменитая книга Адорно и Хоркхаймера "Диалектика Просвещения". Написанная в 1944-м году, она наметила ряд сюжетов, которые стали постоянными в трудах более поздних философов, уже наших современников. Весь страшный опыт тоталитаризма немецкие философы выводили из просветительского проекта, обещавшего освободить человечество из-под власти предрассудков. Вооруженная рационализмом мысль должна была привести к окончательной победе разума. Вместо этого просветительская утопия, которая два века вела мир по пути прогресса, привела к провалу, к историческим катаклизмам невиданных масштабов. Рай стал адом. Почему? Потому, отвечали авторы, что само Просвещение было тоталитарным. Стремясь к универсальным истинам, оно оперировало абстракциями, безжалостно отсекая все, что не поддавалась счету и не приносило пользы. Диктор: "Абстракция, главное орудие Просвещения, относилось к отдельным, штучным объектам, как отрицаемая им Судьба: оно ликвидировало их". Александр Генис: Для Просвещения существовало лишь то, что переводилось на язык разума, на язык числа и формул. То, что терялось в переводе, исчезало из поля зрения. Мир "перечислялся", как это делала знаменитая Энциклопедия. Этот, как писали философы "утилитарный подход к эпистемологии", сформировал особое, незнакомое прежним эпохам, мироощущение: Диктор: "Просвещение ведет себя по отношению к вещам, как диктатор по отношению к своим поданным. Он знает их лишь настолько, насколько может ими манипулировать. Человек Просвещения познает только те вещи, которые может сам сделать". Александр Генис: Знание редуцировалось в технологию, которая дает иллюзию власти над миром. Но это власть лишь над той его частью, которая укладывается в формулу. Поскольку лишнее мешает торжеству разума, оно подлежит ликвидации. Алгебра умозрительного несовместима с арифметикой жизни. Их конфликт неизбежен. Он-то и порождает тоталитарные режимы. Для тех, кому повезло пережить жуткий ХХ век, соблазн такой концепции огромен. Слишком многое из нашего недавнего прошлого укладывается в эту схему. Ведь логика действительно логична. Ведь за каждым безумным проектом ХХ века - от орошения пустынь до осушения морей, от поворота истории до поворота рек, от строительства коммунизма до его перестройки - стояла Причина. Во всем этом был смысл, наглядный и доказуемый - как в формуле "социализм плюс электрификация". Чем больше тракторов, тем больше хлеба. Чем больше школ, тем больше умных. Чем больше сеять, тем больше жать. Чем больше - тем лучше. Это экспансионистское мышление несло в себе то самое благородное просветительское зерно, под которое, казалось, не жаль распахать любую целину. Возразить можно только одно: не работает. Жизнь не подчиняется ни сложению, ни умножению - в конце концов, не она, а мы придумали математику. Критика Просвещения, которую подхватила и развернула философия нескольких последних десятилетий, вела к пересмотру всемирно-исторического проекта устройства человеческого счастья, который вдохновлял мир на протяжении веков. Постмодернисты пришли к выводу, что проект провалился. Прогресс - и социальный, и научно-технический - завел нас в тоталитарную бездну. Выход, говорят они, не в том, чтобы скорректировать старый проект, и не в том, чтобы создать новый, а в том, чтобы отказаться от всяких попыток тотального преобразования жизни. Ключевое слово здесь - "тотальность". Оно стало пугалом новых философов. Лиотар, один из отцов-основателей постмодернизма, писал: Диктор: "Мы уже достаточно заплатили за ностальгию по Целостному и Единому. Цена этой иллюзии - террор. Чтобы фантазия не захватывала в заложники реальность, объявим беспощадную войну тотальности". Александр Генис: Разочаровавшись во всякого рода магистральных путях, постмодернизм свернул на обочину, сделав своим знаменем фрагментарность и маргинальность. Прежде всего, это означало "конец истории", не только той, в которой мы живем, но и той, которую мы себе рассказываем. Как теперь принято считать, мир доступен нам только в виде "наррации" - в виде повествования, в которое тем или иным образом укладывается все, что мы знаем об окружающем. Присутствие самой наррации неизбежно - мы просто не способны воспринимать жизнь вне сюжета, даже когда сами этого не замечаем. Мириады фактов должны уложиться в определенную "историю", которая, в сущности, и есть та история, которую мы изучаем в школе. Естественно, что формирование картины мира в нашем сознании зависит от того, кто рассказывает нам историю. Одна история получалась у марксизма, другая - у нацизма, третья - у либеральной демократии. Радикальность постмодернизма заключалась в том, что он отказался оценивать правомочность разных версий. Он все неверны. Вопрос не в том, какая история права. Пагубна сама идея "метанаррации", Большого Повествования, которое организует нашу жизнь, помещая все ее неисчислимые богатства в жесткие идеологические рамки своей теории. Опасность именно в тотальности такой практики. Абстрагируясь от всего лишнего, она не приемлет ничего местного, локального, индивидуального. Все, что не вписывается в "большой рассказ", остается им незамеченным, а значит - несуществующим. Тут можно привести один наглядный пример из области архитектуры, которая всегда служила постмодернизму концептуальной лабораторией. Высшее проявление рационального, просветительского по своей сути, зодчества - так называемый "интернациональный стиль". Мы знаем о нем по стандартным стеклянным небоскребам, рассеянным по городам всех континентов. Сами по себе они могут быть даже красивы. Во всяком случае, Нью-Йорку они точно идут. Беда в том, что они всюду одинаковы. В этом суть замысла - создать высоко функциональную архитектуру, воплотив в ней идеальный в своем бескомпромиссном рационализме дом - дом для всех. Его можно поставить, где угодно, а значит - нигде, потому что такого адреса - "где угодно" - в мире просто нет. Из этого примера ясно, какого врага себе выбрали постмодернисты. Объявив войну всякой тотальности, они открыли охоту на любые ее проявления. Приучая к относительности ценностей, они принялись разрушать все каноны. То целеустремленное поступательное движение, которое привычно связывалось с понятием прогресса, сменилось хаотической игрой вещей и явлений. Утративший целостность, пусть и иллюзорную, мир стал безнадежно запутанным и дробным. И нам не остается ничего другого, как принимать его таковым. Ведь, как сказал Ролан Барт, "этот лабиринт и есть наш дом". Ну а теперь я хочу спуститься с интеллектуальных высот, чтобы поговорить о буднях постмодернизма, о том, как все его блестящие теоретические построения воплотились в обычную, далекую от Академии, жизнь. У меня была возможность наблюдать за постмодернизмом в действие - изнутри. За ходом этой философской революции я следил дважды. В первый раз, разбираясь в трудах ее апостолов, во второй - глядя, во что превращаются их идеи на практике, в каком виде они доходят до потребителя и какое воздействие на него оказывают. Дело в том, что рассвет постмодернизма пришелся как раз на те два десятилетия, в которые уложилось образование моего сына. Обладая отчетливыми гуманитарными склонностями, учась в лучшей манхэттенской школе и в одном из лучших в стране - Нью-йоркском - университете он оказался вполне подходящим объектом для наблюдения. Заглядывая с первого класса в школьные учебники сына, я узнал из них много странного. Ну, скажем, кто из нас слышал об ирокезской арифметике, которая упоминалась в качестве альтернативы нашей таблицы умножения? Естественная история включала в число космологических гипотез миф о сотворении мира индейцами-могиканами. Еще удивительней была история обыкновенная, в которой не упоминалась открытие Америки - речь тут шла о контактах европейцев с аборигенами, причем Колумб в них выглядел настоящим пиратом. Чем старше становился сын, тем удивительней становились изучаемые им предметы. Ну, скажем, в выпускном классе был курс "Греческая трагедия с феминистской точки зрения". Все бы ничего, но этот весьма причудливый предмет не дополнял курс по античности, а заменял его. Тут уж я не выдержал и отправился на родительское собрание, где мне и другим, надо сказать, взбешенным родителям объяснили все, чего мы не понимали. Речь шла, естественно, о плюрализме культур, который исключает канонизацию единственной традиции. Современный человек, говорили учителя, должен вырасти с представлением о равенстве разных культур, должен уметь видеть предмет со всех сторон, должен не замыкаться в рамках обветшалой иерархии старых авторитетов. Я решил не спорить с сегодняшним днем и отдал сына в очень, кстати сказать, недешевый университет, знаменитый своими высокоучеными профессорами. Главным предметом, дорвавшись до любимого, он выбрал историю, хотя сердцем я и чувствовал, что этого делать не стоит. С острым интересом человека, который платит за образование сына по 1000 долларов в месяц, я следил за ходом обучения. Утонченность его с трудом поддается описанию. Скажем, столь актуальную сегодня историю Ближнего Востока исследовали на примере торговли шелком в Леванте 19-века. Первая Мировая война была представлена предметом "Милитаристская пропаганда в Бельгии 1914-го года". Литература Франции, язык которой сын выбрал своей второй специальностью, изучалась на материале африканского романа. Даже такой безобидный краеведческий предмет, как "История Нью-Йорка", превратился в "Эволюцию нью-йоркского интеллектуализма на рубеже ХХ века". Вздыхая по старым временам, я тщетно искал в программе более вменяемые курсы, вроде "Основы западной цивилизации", или "История мировой литературы", или хотя бы просто история - с питекантропа до наших дней. Ничего такого, однако, не было и быть не могло. Ведь подобные общеобразовательные курсы, без которых, по моему мнению, никакое общее образование вообще невозможно, противоречили бы постмодернистской стратегии, отвергающей знаменитую и порочную "метанаррацию". Избавляя студента от "большого нарратива", от идеологизирующего рассказа, объясняющего мир и человека, постомодернизм заменил его микроисторией. Сужая предмет до булавочного укола, она бесспорно глубоко проникает вглубь своего сюжета. В хорошем исполнении такие штудии бывают очень интересны (о лучших образцах я не так давно рассказывал в одной из наших бесед). Проблема в том, что это - неостановимый процесс. Нам никогда не исчерпать окружающую Вселенную, а значит и не избавиться от дурной бесконечности "10 тысяч вещей". Лишенный пресловутой "метанаррации" мир разваливается на несвязанные между собой, случайно выбранные куски. Собственно, это и есть цель постмодернистской философии с ее пафосом фрагментации, препятствующей созданию ненавистной "тотальности". В такой истории, истории крошек, собранных со стола прошлого, есть бесспорный смысл - для тех, кто ее пишет. Ведь ее авторы выросли в другую эпоху, в других университетах, создавших в их сознании как раз ту целостную картину мира, которая теперь так успешно разрушается. Нынешнему поколению уже не с чем бороться. Им ведь не дали возможность выбирать себе "историю". В результате они - в большинстве своем - от нее отказались вовсе. К сожалению, это не преувеличение. Вскоре после 11 сентября Совет университетских попечителей и выпускников, крупнейшая организация американских интеллигентов, которую возглавляет жена вице-президента США Линн Чени, выпустила специальный меморандум. Этот примечательный документ озаглавлен с предельной выразительностью: "Как наши университеты "проваливают" Америку и что с этим можно сделать". Суть меморандума можно свести к следующему: Пока весь цивилизованный мир объединяется для отпора терроризму, незначительное, но влиятельное меньшинство составляет пятую колонну в университетских стенах. Их стараниями студентов лишили возможности приобрести прочные знания по истории Запада вообще и Америки в частности. Сегодня 77 процентов выпускников ста лучших вузов страны получают дипломы, так и не открыв ни одного учебника по истории той самой цивилизации, которую им предстоит защищать. Авторы меморандума специально оговаривают, что они не покушаются на святую академическую свободу, позволяющую каждому профессору иметь свои взгляды и излагать их с кафедры. Они всего лишь требует вернуть в университет давно исчезнувшие из него курсы, дававшие студентам возможность придти к более традиционным - и здравым - взглядам на природу западного общества. За этим требованием стоит ясно сформулированная необходимость подготовить мир к той новой ситуации, в которой он сейчас живет. ХХ1 век оказался непохожим на ХХ. Как бы странно это ни звучало, терроризм стал тем неожиданным катализатором, что многократно ускоряет реакцию. Бросив вызов цивилизации, террористы вывели себя за ее пределы. И это сближает новую опасность с естественными катастрофами, с экологической угрозой. Столкнувшись с общим противником, мир вынужден объединяться, что и происходит на наших глазах. (Последний, свежий, пример - голосование в Совете Безопасности ООН по поводу разоружения Ирака). Страны и народы, еще несколько лет назад разделенные политикой и идеологией, сегодня готовы вместе защищать нормы цивилизации, хрупкость и уязвимость которой так ярко обозначались после 11 сентября. Так, вопреки своей воле, террор стимулирует планетарное мышление. Оставив Академию пестовать плюрализм культур, мир, похоже, уже готов договориться о тех минимальных нормах общежития, которые называются цивилизацией и делают возможной существование на нашей планете. Не значит ли эта обнадеживающая перемена, что сейчас рождается как раз та самая новая "тотальность", возможность которой с таким пылом и талантом отрицал постмодернизм? Зачатый в эпоху розни и противоречий, в эпоху культивировавшую различия и границы, он оказался несозвучен новому времени с его тягой к интеграции и синтезу. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
