Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
22.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Писатель и сценарист Андрей КурковВедущий Дмитрий СавицкийДмитрий Савицкий: Итак, на этот раз у микрофона Свободы киевский русскоязычный писатель Андрей Курков. Андрей приехал в Париж на презентацию вышедшей в небольшом парижском издательстве "Лиана Леви" повести "Пингвин", которая по-русски появилась под названием "Смерть постороннего". Вы были приглашены на ежегодный салон книги, книжную парижскую ярмарку и выступили в самой престижной парижской литературной телепередаче "Бульон культуры", бывшее название -"Апострофы", французы не могут и в этой области обойтись без поваренной книги. Павел Лунгин собирается ставить фильм по "Пингвину". Вы автор многих киносценариев и книг, полиглот, журналист, вам 39 лет. Начнем с конца - что вам больше всего нравится в Париже, ведь вы здесь не в первый раз? Андрей Курков: В Париже - набережная с зоомагазинами, я туда каждый раз захожу и хожу смотреть на попугаев больших, потому что у меня были тоже два больших попугая, но жена заставила их подарить, после того, как родились дети, у меня сейчас двое мелких детей. Потом, наверное, снова заведу попугаев. Дмитрий Савицкий: А кроме попугаев? Андрей Курков: Мне нравится просто атмосфера в этом городе, действительно, я лучше знаю Лондон, Лондон я 7 лет не любил, сейчас отношусь с пониманием и уважением, а Париж я сразу полюбил. Я первый раз здесь был лет, наверное, 8 назад или 9 назад, и вот это какое-то расслабление. Кофейная атмосфера. Я человек, выросший в киевских кофейнях во времена, когда в каждой кофейне собиралась отдельная публика, были стукачи и журналисты, стукачи и художники, стукачи и молодые литераторы. И вот эта атмосфера мне здесь поэтому показалась близкой сразу. Дмитрий Савицкий: Вы имеете в виду, что вы нашли стукачей и журналистов в Париже? Андрей Курков: Нет, нет. Но меня первый раз водили по кофейням и говорили: вот здесь сидел этот человек, здесь тот. Потом мне сказали, что если ты хочешь увидеть Измаила Кадара, он приходит в кафе на Рю Вожирар, я пошел и увидел его. Это было удивительно. Дмитрий Савицкий: Это правда, он всегда там сидит, он рядом живет. Что, если говорить серьезно, что не нравится в Париже, что-нибудь такое, что цепляет глаз или слух? Андрей Курков: К подошвам цепляется собачье дерьмо, больше ничего. Даже к этому можно относиться спокойно, потому что это часть парижской почвы. Дмитрий Савицкий: Мне бы хотелось, чтобы вы сами о себе немножко рассказали: откуда, как, почему начали писать, что начали писать, что читали, почему собирали кактусы и так далее. Андрей Курков: Родился я в Ленинграде в семье военного летчика-испытателя. Я в 61-м году родился. Горбачев издал указ о первом одностороннем разоружении, сто тысяч офицеров были отправлены на свободу из армии, в том числе мой отец, ему нужно было искать работу в гражданской авиации. Бабушка жила в Киеве, была очень мощной женщиной, депутатом райсовета, главным врачом санатория имени Первого мая и так далее. И мы поехали в Киев, там авиазавод Антонова. Отец испытывал первые самолеты АН-24, АН-26, я думаю, все их еще помнят и видят иногда. И так мы оказались, как бы такая традиционная история семьи военного, в городе, в котором я вырос, я считаю его своим, мне там очень нравилось. Кактусы выращивал, потому что тоже нравились. Они мне помогли, я сам не подозревал, но мой первый язык был латинский, потому что у меня была коллекция полторы тысячи видов кактусов, я выучил все названия по латыни с переводом. И после этого уже другие языки английский, польский, они пошли очень легко. Дмитрий Савицкий: Представьте себе, что вы на кушетке Зигмунда Фрейда, и любой коллекционер он просто так не коллекционирует, у него есть какая-то идея, почему он колекционирует или есть, скажем так, впечатление от этой идеи, идея может прятаться очень глубоко. Вот если вы сами себе анализировали, как бы вы определили, отчего у вас такая страсть к кактусам - небритая щека родного отца или что? Андрей Курков: Да нет. Кстати, мой любимый кактус, который без колючек и индейцами он использовался для галлюцинаций, для того, чтобы разговаривать со своими богами. Бритый кактус - это идеальная вещь. При том у меня было несколько подвидов, вариантов. И мы с братом, брат интересовался очень этим кактусом, на 7 лет он старше, чем я, и я не помню, кто-то из нас его съел. Но мы не знали, как его готовить, чтобы увидеть галлюцинации, поэтому ничего, кроме боли в желудке, не ощутили. Его нужно сушить как-то на солнышке. Но это мне было лет 9-10. Дмитрий Савицкий: Вы хотите сказать, что у вас страсть к кактусам началась с любви к передовой химии, которая производит некоторые, скажем, сдвиги в сознании? Андрей Курков: Любви, не любви, на самом деле этих сдвигов никогда лично не ощутил на себе, потому что наркотики мне не интересны, у меня есть какой-то такой стопор, барьер между мною и наркотиками, я не курю вообще. К алкоголю вкусному отношусь хорошо, но он не вызывает галлюцинаций, к сожалению. Дмитрий Савицкий: То есть, насколько я понял, вы бросили есть кактусы и стали писать. Как вы начали писать, почему, с чего? Андрей Курков: Первые стихи я написал в возрасте 8-9-ти лет, они были про Ленина, про революцию, потом про хомячков. У меня были 4 хомячка, они все по очереди погибли разными смертями, и пока один оставался жив, я написал балладу про хомячков, в которой описаны три смерти и один оптимистический конец был, нет, было двое, третий погиб, потом еще один. "Третий пусть сейчас живет, молоко из блюдца пьет, ест зерно, грызет морковку, но скучает понемножку, нужен друг, чтобы дружить, без друзей нельзя прожить". Помню, этот хомяк упал с 5-го этажа, мы жили в "хрущевке" в Киеве, и вот он свалился, и я остался без хомяков. Дмитрий Савицкий: Ну это, наверное, логично, потому что если ваш отец был летчик-испытатель, то хомяк, наверное, проникся способом зарабатывания на жизнь и тоже хотел слегка полетать. Но сама эволюция замечательная - от Ленина к хомяку, который начинает летать. А дальше? Андрей Курков: Дальше больше. У меня роман такой "История города Среднеграда и постороннего человека Костоправова", он в самиздате ходил и с ним меня приглашали по всех городам России читать отрывки в разных клубах, в подвалах. В Риге я даже развлекал еврейскую свадьбу, в перерывах между едой и танцами я читал с подоконника главы из этого романа. А после этого начал писать в стиле Хармса, у меня было очень много таких коротких черненьких рассказиков. И потом пошла проза более-менее нормальная, но вся основанная на смеси черного юмора, сюрреализма, реализма, советского прошлого, советской ментальности, туда и еду дальше. Дмитрий Савицкий: Насколько я понимаю, у вас все замечательно разбавлено или, вернее, окрашено южным юмором, что, конечно, очень приятно. Но если бы вы взялись сами определять жанр того, что вы сейчас делаете, что вы пишете, как бы вы определили, говоря совершенно серьезно, что вы нынче делаете? Андрей Курков: Я как бы нахожусь на контрольной полосе между реализмом и сюрреализмом. Но учитывая, что я человек постсоветский и советский внутри, то, естественно, у меня весь этот цинизм, юмор и любовь к абсурду имеет советские корни. И наверное поэтому это интересно западному читателю оказалось неожиданно для меня. Дмитрий Савицкий: А как произошло первое печатание, такое мучительное событие обычно в жизни русскоязычного писателя. Потому что вы начали печататься на переходе к перестройке, скажем так. Андрей Курков: У меня первая книжка вышла за неделю до смерти Советского Союза. Это была последняя книжка на русском языке, изданная в украинском государственном издательстве "Украинский письменник". После этого было несколько публикаций в Англии в разных журналах, в том числе "Индекс он сензоршип", это журнал "Эмнести интернешнл", перевел большой отрывок из моей повести "Любимая песня космополита", которую до этого обозвали антирусской, а потом антиукраинской. Две книжки я издал не за свой счет, за чужой счет, то есть я одолжил 15 тысяч долларов, помогли друзья. Я сам закупал рулоны, каждый рулон полтонны весом, бумаги, это 93-й год был, закатывал на заказанные мною грузовики, отвозил на киевскую нотную фабрику, следил три месяца за тем, как печатали, напечатали 75 тысяч экземпляров - 25 тысяч философского романа, тоже со всеми этими элементами, о которых я говорил прежде, "Бикфордов мир" и 50 тысяч детской книжки, очень красивой и цветной "Сказки про пылесосика Гошу". И потом я в одиночку продал 75 тысяч книг. Дмитрий Савицкий: Имеет ли стиль работы со словом, новизна языка для вас значение или же важнее событийность и действия? Потому что в ваших очень много действия и стороны, скажем так, описательной. Андрей Курков: Я пишу два вида романов, у меня есть романы более философские, основанные на советской истории, реально выдуманные и неизвестные реальные. Там я как раз экспериментирую со стилем гораздо серьезнее и те романы для меня более любимые, чем, скажем, последние, хотя я хорошо отношусь и к последним вещам. Ну последние они легче читаются. То есть "Бикфордов мир" у меня был номинирован на русский "Букер" в 94-м году, в коротком списке был на премию "Странник", братьев Стругацких, но это не массовая книжка, конечно, а хочется жить за счет гонораров и поэтому я пишу одновременно и более-менее массовые книги, где стиль имеет второстепенное значение, прежде всего сюжет, динамика, персонажи, какой-то более яркий абсурд, который ближе к юмору общепринятому. Дмитрий Савицкий: Можно ли в наши времена жить пером, хватает ли на жизнь? Андрей Курков: Ну мне хватает, слава Богу. Но я пишу еще киносценарии, которые, конечно, оплачиваются иногда лучше, чем книги. Но, в принципе, я, наверное, исключение, потому что на Украине может еще пару человек из украинских писателей живут за счет гонораров, но прежде всего зарабатывая статьями в газетах и колонками, чем книгами. Дмитрий Савицкий: А когда у вас начался такой период свободного писательства и что было до этого, был ли трудный период, приходилось ли еще что-то делать? Андрей Курков: Периоды были разные. Дело в том, что у меня жена англичанка и с 88-го года мы проводили каждый год по 4-5 месяцев в Англии, с женой преподавали в Кембридже, 3-4 месяца попреподаем, заработали деньги, вернулись в Киев и хорошо пожили 5, 6,7, 8 месяцев на эти деньги и снова туда. А уже лет пять эта необходимость отпала, потому что денег хватает и, в принципе, я сейчас полностью доволен ситуацией. Дмитрий Савицкий: А что вы преподавали? Андрей Курков: Я преподавал экспериментальную кинодраматургию, потому что одновременно я был преподавателем старшим сценарного мастерства на кинофакультете киевского театрального института, историю русской литературы и современную русскую литературу как факультативы. Дмитрий Савицкий: Кто ваш нынешний читатель, как вы его определяете? Андрей Курков: Ну парадокс в том, что я не знаю, кто мой читатель в России и на Украине, я знаю своих читателей в Голландии, в Германии, в Австрии, в Швейцарии. Потому что там у меня происходят постоянно авторские вечера, у меня в Германии было в прошлом году больше 60-ти вечеров авторских. А единственный вечер в России был в Петербурге в июле в библиотеке Салтыкова-Щедрина бывшей, ныне Национальная российская библиотека Петербурга. И там я не понял, то есть пришли туда немцы, и дипломаты, и журналисты, и питерский Пен-клуб. Кроме меня там были еще интересные люди, которые выступали, Михаил Кураев, пара немцев. А своих читателей, то есть раньше это были студенты, интеллигенция, люди, которые жили кухней, общением на кухне в советское время, кто сейчас меня читает, я не знаю, но книжки продаются. Последние были новости от моего издателя, что очень хорошо в России пошли две книжки последние "Игра в отрезанный палец" и "Добрый ангел смерти". Сейчас еще выходят новые тиражи "Пикника на льду" и "Приятели покойника". Дмитрий Савицкий: То есть вы не считаете, что вы пишете литературу на экспорт, потому что, как вы говорите, вы знаете лучше своего западного читателя? Андрей Курков: Ну я никогда не писал конкретно для кого-то. И когда вышла первая книжка на немецком языке и попала в десятку бестселлеров в Австрии и Швейцарии и в первую двадцатку в Германии, то сразу какой-то журналист в Киеве сказал: а вы специально что-то меняете в тех вариантах, которые выходят на Западе? То есть они, наверное, отличаются от русских вариантов. Я говорю, что ничего я не меняю и ничего не вырезал с редакторами. Так это был сюрприз, и меня "Пингвин" вывел в люди. У меня в каждом романе есть животное, вот в романе "Пикник на льду", который выходил вначале под названием "Смерть постороннего", есть пингвин, как один из главных персонажей, вот он почему-то зацепил Европу. Дмитрий Савицкий: В какой момент вы начали писать киносценарии и вообще как это получилось, потому что писать киносценарии не так легко, это совершенно отдельный жанр. Андрей Курков: У меня был авторский вечер в Доме кино в Киеве, я читал повесть одну, "Нападение" называется, и ко мне подошел очень хороший режиссер Леонид Горовец, он потом снял фильм "Дамский портной" со Смоктуновским, он предложил писать сценарий под именем Кира Булычева, это был 87-й год, деньги предлагались большие, то есть Киру 6,5 тысяч за фамилию, мне полторы тысячи за работу. Я согласился. И в принципе я провел полгода вместе с группой, потому что мы снимали в Крыму, актеры прилетали со всего Союза. Погода иногда была нелетная, нужно было иногда за полчаса до съемок изменить эпизод, убрать этого персонажа, поставить другого. И это был мой первый сценарий, я получил не 1500, а 1100, мне не доплатили, потому что Кир Булычев был недоволен сценарием, недоволен работой и грозился снять свою фамилию. Но прошел очень хорошо, даже какой-то приз за лучший киносценарий потом Булычев поехал получать в Братиславу, кажется. Но я на эти деньги поехал на собственное венчание в Лондон, и когда вернулся, мне уже предложили снимать под своей фамилией. Это был фильм "Яма" по мотивам Куприна, Украина-Швеция, с Евстигнеевым, с Догилевой. А потом сразу предложили преподавать в киевском театральном институте на кинофакультете, я сделал там очень много работ со студентами. В принципе, у меня в общей сложности 18 фильмов короткометражек и полнометражек. Дмитрий Савицкий: Для театра вы пишете? Андрей Курков: Пишу, но очень мало, мне заказывали конкретно, я писал. В серьезных театрах ничего не шло, конечно. Радиопьесы у меня две шли по радио и несколько пьес шли в разных любительских театрах и одна пьеса, я написал по мотивам биографии Леопольда Фон Захер Мазоха и "Венеры в мехах". И она шла месяц, пьеса-балет. Она шла как коммерческий спектакль. Дмитрий Савицкий: Ваши собственные нынешние пристрастия в литературе, учителя и герои литературные? Андрей Курков: Вообще на меня больше всего оказал влияние Андрей Платонов, очень люблю его стиль, я даже в этом стиле как-то написал несколько вещей подряд. И я думаю, что иногда я думаю этим же языком, потому что он глубоко во мне засел. Ну а кроме него я очень люблю Хармса, Германа Гессе и из современной литературы мне страшно понравилась Людмила Улицкая, в прошлом году открыл для себя ее роман "Медея и ее дети", и я в восторге до сих пор. Дмитрий Савицкий: Как вы считаете, является ли коммерческий успех гарантией качества текста? Андрей Курков: Никакого отношения между ними нет. То есть коммерческий успех может быть или чисто коммерческим или результатом рекламы или результатом попадания в точку, как мне кажется, Паола Коэла приехал сейчас сюда, и мне рассказывали, что вчера он давал автографы на книжках здесь на ярмарке книжной и выстроилась очередь в несколько тысяч человек, невозможно было пройти. Я читал его роман "Алхимик" на английском языке, на меня он не произвел никакого впечатления. В принципе, я считаю, что успех проверяется временем, а коммерческий успех он обычно очень временный. То есть есть очень мало интеллектуальных авторов, действительно которые являются авторами книг вечно популярных, как Умберто Эко, Дюма. Дмитрий Савицкий: Вы имеете дело со многими западными издателями и вот здесь было бы интересно узнать, что вы думаете, что именно ищут и по какому принципу ищут западные издатели на территории бывшего Союза, что им хочется? Андрей Курков: Они прежде всего хотят быть удивлены, то есть они хотят найти что-то непохожее на то, что они уже издавали или издают другие. Можно сказать, что надежды у них еще на постсоветское пространство есть, но они уже тихонько затухают. Потому что издали Пелевина, издали Улицкую, издавали Токареву, уже практически перестали. То есть открытий настоящих не произошло. Были открытия для интеллектуалов, для любителей изящной словесности Улицкая, думаю, останется открытием. У меня был такой вечер в парижском книжном магазине и француз, продавец книг, с большой любовью говорил о ее романе "Сонечка", то есть он всем рекомендует. Но, в принципе, я знаю, чего они хотят, чего они ищут с нашей стороны - больше ищут модерна и постмодерна. То есть Пелевина-2 не хотят найти. У меня было ощущение, что сейчас как раз хотят найти что-нибудь, литературу в русской традиции литературной. То есть хотят найти сюжетные романы, именно романы, где все понятно, все прочитывается, никаких нет вывертов, подсмыслов, подтекстов. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
